Новые рассказы о прошлом - Виктор Житинкин

Я совсем уже было поддался уговорам своих друзей и, собирая багаж, размышлял, к кому бы из девчонок звякнуть по телефону, чтобы та смогла за считанные минуты собраться в дорогу.

– Ты, никак, отдыхать собираешься? – вошла в мою комнату сноха, заметив, что я упаковываю в сумку ласты и маску.

– Угу, – кивнул я, не отрываясь от дела.

– Взял бы ты с собой одну девчонку. Она из деревни приехала к соседке в гости, а та уехала в медицинский институт поступать куда – то, шибко далеко. Скучно будет ей со стариками сидеть, а знакомых, сам понимаешь, нет. Ну, возьми, пожалуйста, что тебе стоит.

– Раз нужно, зови. Хоть познакомимся. А она ничего? Зовут ее как?

– Ничего, она хорошенькая, а вот имя не помню, странное какое – то. На годок моложе тебя будет.

– Давай, давай веди. Собраться ей еще нужно будет.

Через пару минут, я еще и сумку не сложил, ведет сноха в мою комнату, прямо таки, чудную девчушку. Ну, куколка просто! Я был в восторге! Руку протянул ей:

– Познакомимся?

– Меня Манефа зовут. Все говорят, что имя странное, однако, я ничего странного не вижу. Просто, Островского читать нужно.

– А я читал. И ничего странного в твоем имени не вижу.

– Правда? – она глянула на меня чистыми доверчивыми глазами и заулыбалась. – Значит едем? Ну, тогда я пошла собираться.

Деревенская девчонка сразу согласилась ехать со мной, мне это льстило. Тут, конечно, не обошлось без соседей. Мне кажется, что они меня даже любили.

Добирались до озера как всегда, поездом, который тащился кое-как, так что мы успели за это время вдоволь наиграться в карты, спеть под гитару множество песен. Лехина подруга, знакомясь с Манефой, по-моему, не совсем разобралась в ее имени. Услышав это имя, она задумалась, а, подумав, заявила:

– Девочка, лично я буду звать тебя Марией.

Людмила, так зовут подругу Лешки, явно была без комплексов – она легко знакомилась, в компании вела себя легко и свободно. Хотя у нее не было ни слуха, ни голоса, она страстно любила петь. И она пела, пела с душой, порой закрывая глаза, но голос ее был еще и грубоват, как у молодой телочки, потому ее пение со стороны больше слушалось, как мычание. Но ей об этом никто не говорил, боясь обидеть, и она продолжала петь, потому, что ей это нравилось. Да и внешне она не была красавицей, была полновата для своего возраста, но Леха души не чаял в своей подружке. С его, Лешкиных, слов, она любила петь у него дома, когда они оставались одни. Она сажала его в кресло, сама объявляла себя, выходила за дверь комнаты, прихорошившись, входила вновь и, встав, как на сцене, брала пальцы рук в замок и начинала петь. Алексей терпеливо слушал, затем громко хлопал в ладоши, а она спрашивала его:

– А что, правда, понравилось?

– Конечно, любимая!

Рядом с Людмилой Манефа выглядела красивой игрушкой, куколкой. Живая и быстрая, по сравнению с флегматичной и ленивой подружкой Алексея, она казалась мне ребенком, маленькой девочкой, которую родители доверили мне для прогулки, поручили присмотреть за ней в их отсутствие; и я настолько вбил это себе в голову, что боялся отпустить ее от себя хотя бы на шаг. Дошло до абсурда: когда девчата отправились в сторону туалета, я вскочил с кресла и последовал за ними, но, услышав смешки, опомнился и сел, но глаз не сводил с дальнего конца вагона и нервно вел себя до тех пор, пока наши подруги не вернулись.

Леха и Людмила, мне кажется, полюбили ее за открытую и наивную душу, за прелестное личико и фигурку, ну, а я был для нее опекуном и нянем. Когда она нечаянно задела ногой большую корзину, стоящую в проходе, с нами в вагоне находилось много дачников, ножка ее была безнадежно испорчена торчащим прутом. Заволновавшись, я усадил ее к себе на колени и не спускал с рук до тех пор, пока не обработал ранку и перевязал бинтом ногу, благо у Людмилы, Лешкиной подруги, нашелся и йод, и бинт. Только после этого я пересадил ее в кресло рядом с собой. Эта деревенская девчонка перенесла все совершенно спокойно, как будто так все должно было быть. Леха с Людмилой, наблюдая за нами, переглядывались. Людмила до этого называла ее снисходительно девочкой, а тут и имя вспомнила:

– Манефа, прости, я тебя Марией хотела называть, а может, Машенькой лучше? Как ты считаешь?

– Как хочешь, зови, – махнула рукой Манефа, – Главное, чтобы имя красиво звучало.

– Вот это правильно сказано! – заявил скупой на похвалы мой друг Леха.

К озеру подошли как раз вовремя. Жар спал, но вода была теплая, как парное молоко, так что силом в воду затаскивать никого не пришлось. Даже Манефа, на ходу сбросив легкий сарафанчик и обнажив свою стройную фигурку, рыбкой скользнула в воду, а, вынырнув, обдала меня фонтаном брызг, звонко смеясь от восторга. Лучше в воду, чем брызги; я поднырнул под нее и встал на песчаное дно, девчонка оказалась у меня на шее. Мелькнула мысль, что напрасно я так поступил, не обидеть бы, но, ошибся, она была счастлива и радовалась, как ребенок, сидя у меня на плечах.

Накупавшись вволю, мы с Лехой поставили палатку и разожгли костер, в поисках хвороста пришлось излазить пол-леса. Девушки быстро приготовили кофе и бутерброды, мы расположились возле самого огня поужинать.

Я обратил внимание на Манефу, которая, как мне показалось, была чем-то озабочена, но вскоре все прояснилось.

Опускался вечер, небо синело и, кое-где, стали видны звезды, дурманно пахло костром, который грел и даже жег лица и все, что было повернуто к огню. С тыльной же стороны тело стало обдавать прохладой. Комаров, скрывшихся от дневной жары, почти не было, редко какой появится, да и тот сразу исчезает, попав в струю жара от огня. Темнело прямо на глазах. Блики пламени плясали по ярким бокам палатки, в стороне от нее темнота поглощала свет. Манефа изредка поглядывала на танцующие по палатке светотени и, наконец, спросила у меня, шепнув на ухо:

– Кто спать в палатке будет?

– Все, – не задумываясь, ответил я. – В тесноте да не в обиде. Уместимся все, теплее будет. Ты видала, как маленькие щенки спят? Прижмутся друг к другу, тем и греются.

– Да и так не холодно, можно и на улице спать, у костра, – погрустнев, сказала Манефа и посмотрела на подружку, ища поддержки.

– Ну да! Еще чего не хватало. Да тут, под утро – комары сожрут, – возмутилась Людмила, еще больше расстроив Манефу.

– Не переживай, девочка, – подбодрил ее Леха. – Мы у костра до утра просидим, песни пропоем, а кому спать хочется, может прямо сейчас и тут подремать.

Над лесом на том берегу поднялась луна и, тотчас, лунная дорожка протянулась до самого нашего берега. Озеро обрамляли хвойные деревья, высоченные ели кололи темными пиками небо. Легкий ветерок не мешал и не холодил, а только слегка щекотал обнаженные тела отдыхающих.

По всему берегу круглого, как большое блюдце, озера, горели костры. Возле ближних огней видны люди. Дальние костры мерцали, как крупные звезды и людей там видно не было. Напротив нас на той стороне сверкал огнями и гремел музыкой плавучий ресторан дома отдыха. Но там режим, и около полуночи музыка прекратилась, огни исчезли, а вместе с ними пропал в темноте и сам ресторан.

И тут, посреди ночи и тишины, где-то далеко-далеко, как в обворожительном сне, зазвучала мелодия – кто-то играл на трубе. Играл красиво, без фальши, видимо играл профессионал, настоящий музыкант. Мы замерли возле своего костра, заслушавшись. Играли на трубе посреди озера, следовательно, весь миллион отдыхающих слышал эту музыку. А труба пела, словно выговаривала:

– Есть только миг между прошлым и будущим,

именно он называется жизнь.

Мы пытались в темноте озера увидеть самого исполнителя, который так старался для нас, но увидеть его на огромной площади было просто не реально.

Однако нам повезло, он появился прямо на лунной дорожке, стоящий на плоту, взметнув вверх свой, издающий чарующие звуки инструмент. Выглядело все это красиво и романтично.

Лешка как в воду смотрел, мы сидели у костра почти до самого утра, сидели до тех пор, пока не заалел восток, и не посветлело небо. Стало прохладнее и мы, не сговариваясь, влезли в палатку, сохранившую в себе дневное тепло.

Мы с Лешкой залегли посреди палатки, прижавшись, друг к другу спинами. Рядом со мной расположилась Манефа. Двухместная палатка предполагала тесноту для четверых. Лешке было проще, он давно знаком и близок с Людмилой. Я же старался не задевать девчонку рядом со мной. Она лежала, не жива, не мертва. Я даже не улавливал ее дыхания, я просто чувствовал, что она рядом.

– Ничего – привыкнет, – думал я, а дурман сна стал пеленой окутывать мою голову, сковывать все мое тело. Отрывочные мысли о том, что за эту девчонку я отвечаю головой и сделаю все, чтобы ее сберечь, еще мелькали в засыпающем сознании. Только тихий разговор Лехи с Людмилой доносился до меня уже откуда-то издалека и как будто сквозь пламя костра, когда звуки слов становятся бархатными, плавающими и немного кривыми.